Автор: Иевлев (---.ostrov.net)
Дата: давно
Прославившийся ссылками 1g не так давно был незаслужено обозван марксистом, против чего восстал. И правильно восстал. Ведь марксизм, что не говори, претендовал на научность, 1g ненаучен принципиально.
Он не марксист, он красный. Красный в том смысле, который вкладывали в это понятие до 1917 года - оголтелый отрицатель историзма.
Пропагандируется лишь то, что вписывается в прокрустово ложе социализма по-сталински. И пусть жизнь в ходе длившегося 75 лет эксперимента доказала нежизненноспособность схемы, основанной на отрицании частной собственности, тем хуже для жизни. Диапазон пустозвонной аргументации велик - от наукообразной "институциональной матрицы" до примитивного подтасовывания , а то и замалчивания фактов.
Но воевать с противником , даже идеологическим, лучше его же оружием - ссылками на факты, только проверяемые. Вот еще одна обзорная статься, много, но преинтересно (албанцы могут не напрягаться:).
Эксперт #44 (490) от 21 ноября 2005
Россия и традиция собственности
Миф о том, что Россия всегда была бедной страной со слабым институтом собственности, а русским людям чужд дух предпринимательства, очень мало соответствует реальности
Александр Горянин (журналист, писатель, историк. Автор книг "Разрушение храма Христа Спасителя" (Лондон, 1988), "Мифы о России и дух нации" (Москва, 2002). Соавтор учебника "Отечествоведение" (Москва, 2004). Номинировался на Премию имени Ивана Петровича Белкина и пpемию "Национальный бестселлер")
Существует гипотеза, гласящая, что Россия никогда не знала настоящих собственников. Вот уже лет тpидцать ее настойчиво внедряет американец Ричард Пайпс. Из всех согласных с Пайпсом в самой России самый согласный - Е. Т. Гайдар, цитаты последуют. Впрочем, главные поклонники данной идеи обретаются в красном лагере. Там не обязательно слышали о Пайпсе, но, как и он, к мысли об отторжении Россией собственности пришли через долженствование.
Идея собственности, особенно собственности на землю, как уверяют наши "красные кхмеры", захламившие интернет неосоциалистическими проектами, чужда русскому складу ума, русским не присущ торговый дух (или, для уничижения, "торгашеский"), гадок телец златой. Чистые сердцем самоучки, внушающие подобные взгляды, доверчиво распространяют положения советского Уголовного кодекса на все историческое бытие России - надо полагать, видя в статьях УК высшее проявление русского национального духа.
Вообще проецирование эфемерного СССР на историческую Россию - одинаково привычный вывих как у правых, так и у левых публицистов последних лет. Им бы вспомнить, что русскому государству (даже если брать только нашу письменную историю, без археологической) двенадцать веков. Семьдесят советских лет на этом фоне - краткий эпизод, страшный сон. Который, к счастью, уже позади.
Отчего-то у нас стесняются твердо заявить, что полтора десятилетия назад исправлена досадная опечатка истории: Россия отказалась от модели, не принадлежавшей ни к одной из известных цивилизаций, и вернулась к цивилизационному выбору, который однозначен и несомненен на всем ее пути, начиная с IХ века (и уж, во всяком случае, с Крещения) и до 1917 года.
Ни собственности, ни свободы
Работы Р. Пайпса в 90-е годы многими у нас были восприняты как имеющие знак качества, особенно его книга "Россия при старом режиме". Кого-то привлекла простота объяснений, всего и сразу. Книга давала читателю легкий в употреблении алгоритм, позволяющий, казалось, не только выявить подоплеку любого факта русской истории, но и блеснуть в застольной беседе. Беда, однако, в том, что простое объяснение не обязательно правильное. Ветер дует не потому, что его создают качающиеся деревья.
Пайпс утверждает: "Старая Россия не знала полной собственности ни на землю, ни на городскую недвижимость; в обоих случаях это были лишь условные владения". Дабы не иметь в стране ни одной независимой от себя силы, царизм (что бы ни означал этот термин), по словам Пайпса, "последовательно не давал сложиться крупным богатствам". Сразу вспоминаются Строгановы. Во время "междуцарствия" и событий Смутного времени они оказали большую денежную, продовольственную и военную помощь правительству. Только деньгами они пожертвовали около 842 тысяч рублей - трудновообразимую для того времени сумму. Возможно, Строгановы в конце XVI - начале XVII веков были самыми богатыми нетитулованными частными лицами в мире.
Или ярославский "гость" Михаил Гурьев, который только в строительство каменного города на реке Яик (Урал), названного в его честь, вложил между 1645-м и 1661 годами около 300 тысяч рублей. Известный купец Григорий Леонтьевич Никитников не раз кредитовал (при Михаиле Федоровиче) государственную казну, когда у той не хватало средств на жалованье войску и иные нужды, всегда требуя возврата денег в срок. Царя это злило, но что было делать? Приходилось смиряться: нужда могла возникнуть снова.
Между тем именно на утверждении об отсутствии богатых собственников, и ни на чем другом (ах да, еще на предполагаемом родстве слов "господин" и "государство"), держится главный тезис Пайпса - о том, что историческая Россия была "вотчинным государством". То есть государством, в котором монарх является формальным и юридическим собственником всего, что в государстве есть. Опираясь на этот тезис как на доказанную истину, Пайпс подгоняет факты и цитаты под ответ, гласящий: корни советского коммунизма - не в марксистских и социалистических (то есть западных) идеях и влияниях, а в самой русской наследственности.
Излагаю сухой остаток "России при старом режиме": Россия никогда не знала полноценной собственности. Монарх-собственник не терпел других собственников - не потому, что был плохой, а в силу необходимости все новых территориальных захватов, которые (как и удержание ранее захваченных территорий) требовали сосредоточения ресурсов бедной страны под единым началом и максимального их напряжения. Ресурсов все равно не хватало, так что для их пополнения требовались следующие захваты. И все равно "страна в основе своей настолько бедна, что это позволяет ей вести в лучшем случае весьма скудное существование".
Книга подводит к трем выводам. Первый: Россия - это такое место, где всегда было плохо. Второй: если в России и было что-то хорошее, то лишь благодаря западным влияниям. Третий: раз не было собственности, не могло быть и свободы. То есть не сложились традиции свободы, а раз не сложились, откуда им взяться теперь? Ради последнего вывода все и сочинялось. Но именно сочинялось.
Так что же на самом деле
Еще в доордынские времена сформировался такой тип землевладения, как вотчина, она же отчина - то есть то, чем владел отец. Гарантии владельцам вотчин в том, что их древние права на земельную собственность неприкосновенны, специально подтвердил княжеский съезд в Любече в 1097 году. Вотчины просуществовали не менее девяти веков. Вотчинные земли закладывались, перезакладывались, дробились между многочисленными наследниками, продавались, дарились монастырям для посмертного поминания. Были широко распространены "купленные вотчины". Да, в княжествах, присоединенных к Московскому, многие крупные землевладельцы были лишены своих вотчин как враги московских великих князей. Однако то же самое было обычным делом в Европе - история европейских земельных конфискаций и реквизиций составит тома. Впрочем, после опричнины конфискации в России были достаточной редкостью.
Егор Гайдар в своей книге "Государство и эволюция" вслед за Пайпсом повторяет, что "земельная собственность в России никогда не воспринималась как вполне легитимная" и продолжает: "Ростки частной собственности слабы и еле различимы. Вместо приватизации поместий - закрепление условного, поместного землевладения". Все это очень мало соответствует действительности.
Условное поместное землевладение появилось на седьмом веке русской государственности, после чего просуществовало около двух веков, быстро теряя "условность". Первое упоминание о "поместниках", или "помесчиках" - дворянах, получивших землю "по месту" (службы), встречается в Судебнике 1497 года. Поначалу поместье действительно не могло быть продано, подарено, унаследовано. Пик поместной системы - опричнина (1565-1572 гг.), но и тогда эта система не стала преобладающей в стране. Уже в это семилетие, одновременно с ростом числа и площади поместий за счет конфискаций земель новгородских и тверских бояр, "обнаруживаются первые признаки упадка поместной системы" (это цитата не из какого-то дискуссионного труда, а из 11-го тома "Советской исторической энциклопедии").
В такой эволюции поместий нет ничего удивительного: политическая роль дворянства шла в гору, что сопровождалось быстрым юридическим приближением поместья к вотчине. Это так естественно: попробуйте отнять у людей то, чем они привыкли фактически владеть несколько поколений. И как ни жаль огорчать Гайдара, но еще до Смутного времени поместья стали наследоваться.
Сразу вслед за Смутным временем вотчинное землевладение возобновляет рост. Утверждения Гайдара о слабых, еле различимых ростках частной собственности выглядят вполне забавно на фоне известного случая с патриархом Никоном. В 1656 году патриарх и царь заложили Воскресенский монастырь на реке Истре. Замысел состоял в том, чтобы создать уменьшенное подобие Святого Града Иерусалима и Святой Земли Палестины - с холмами Елеон и Фавор, с Иосафатовой долиной, ручьем Кедрон, Тивериадским озером, местностями Галилея и Вифания. Именно с Вифанией вышла незадача. Авторитет царя и церкви позволили относительно легко решить вопросы выкупа почти всех необходимых земель. А вот Вифанию патриарх был вынужден расположить в менее подходящем месте - заупрямился землевладелец Роман Боборыкин. Причем этим дело не кончилось: Боборыкин пожаловался, что патриарх все-таки отхватил клин его земли. Тяжба тянулась с 1660-го до 1663 года, и завершилась в пользу Боборыкина: спорная земля была отмежевана по его "сказке" (показаниям).
Соборное Уложение 1649 года разрешило обмен поместий на вотчины при условии регистрации сделок в Поместном приказе. На пороге петровской эпохи вотчинное землевладение значительно превосходило поместное, да и сама условность поместного землевладения стала очень условной. А с 1714 года и вовсе отпала. Многие поколения русских помещиков страшно удивились бы, прочтя у Гайдара: "[Сельский] домохозяин - не собственник, а государственное должностное лицо, работающее под надзором".
Что касается утверждения Р. Пайпса о том, что собственность на городскую недвижимость в России тоже была условной, даже непонятно, с чем его соотнести, к чему прислонить. Жаль, что русские читатели XIX века не могли прочесть книги Пайпса. Им не могла и в голову прийти мысль, что в России нет и не может быть настоящей частной собственности. Это не приходило в голову и веренице русских писателей - от Фаддея Булгарина с его "Иваном Выжигиным" до (через Гоголя, Островского, Писемского, Лескова) Дмитрия Мамина-Сибиряка с его "Приваловскими миллионами".
О бедности России и отсутствии предпринимательского духа
Йохан Кильбургер, посетивший Россию в 1674 году в составе шведского посольства, пришел к такому выводу: никто лучше русских не приспособлен к коммерции "в силу их к ней страсти и удобного географического нахождения" (Б. Г. Курц. Сочинение Кильбургера о русской торговле в царствование Алексея Михайловича. Киев, 1916).
Дипломат Адольф Лизек писал, что русский простой народ "в делах торговых хитер и оборотлив, презирает все иностранное, а все свое считает превосходным" (Сказание Адольфа Лизека о посольстве от императора римского Леопольда к великому царю московскому Алексею Михайловичу в 1675 году. СПб, 1837).
Юрий Крижанич, хорват и католик, проживший у нас во времена царя Алексея Михайловича семнадцать лет (с 1659-го по 1676 год) и увидевший значительную часть тогдашнего Русского государства - от его западных границ до Тобольска, осуждает в русском простолюдине - что бы вы думали? - его расточительность: "Люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы.., а что можно выдумать нелепее того, что даже черные люди и крестьяне носят рубахи, шитые золотом и жемчугом?". Но и это еще не все. Юрий Крижанич требует "запретить простым людям употреблять шелк, золотую пряжу и дорогие алые ткани, чтобы боярское сословие отличалось от простых людей. Ибо никуда не гоже, чтобы ничтожный писец ходил в одинаковом платье со знатным боярином... Такого безобразия нет нигде в Европе" (Юрий Крижанич, Политика. М., 1965). Впрочем, и за сто с лишним лет до Крижанича Стоглавый Собор выделял это явление как некую проблему. Глава 90 "Стоглава" требовала (тщетно!), чтобы по одежде было видно "кто есть коего чина".
А вот "свидетельство о бедности" уже из XIX века, и не чье-нибудь, а Стендаля: "В Москве было 400 или 500 дворцов, убранных с очаровательной роскошью, неведомой Парижу" (в письме графине Дарю из Москвы 16 октября 1812 года). А ведь Москва даже не столица. Или Париж тоже "слишком далек от главнейших путей мировой торговли"?
Вообще-то можно обойтись без иностранных свидетельств и цитат. Вполне хватит свидетельства величайшего знатока русских кладов, историка и нумизмата Ивана Георгиевича Спасского (1904-1990), который писал о "поразительном, ни с чем не сравнимым обилии монетных кладов, оставленных по себе XVI и XVII веками", то есть периодом царства Ивана Грозного и особенно Смутного времени. И потрясающая подробность: "Археологическая комиссия отправляла на Монетный двор в сплавку поступавшее в ее рассмотрение русское монетное серебро XVI-XVII вв. без рассмотрения - так его было много, так часто попадались такого рода клады!". Было что прятать в тревожное время в небольшой по населению (тогда) стране. Очень много было.
Даже как-то неудобно напоминать, что Россия изначально возникла на торговых путях (из варяг в греки, хазары, сарацины, персы и т. д.) как торговое государство. Мало того, это государство расширилось до Тихого океана благодаря предпринимателям, чью энергию подстегивала дешевизна лучшей в мире пушнины. И госудаpство это оставалось торговым на протяжении большей части своей истории, вплоть до 1917 года, что не мешало ему быть одновременно государством военным, аристократическим, бюрократическим, каким угодно. Академик М. Н. Покровский, не упустивший ни единого повода показать Россию отсталой и косной, констатировал: "Собирание Руси с самого начала Московского княжества и до Александра I двигалось совершенно определенным историческим фактором, этим фактором был торговый капитал".
Афанасий Никитин, если кто не знает, дошел в 1469 году до Индии (Васко да Гама еще даже не родился) потому, что не получил в Персии достаточную цену за коня. Его не менее упорные, но более удачливые, хоть и не оставившие путевых записок коллеги торговали в Царьграде, Кафе, Салониках, Герате, Пекине, Стокгольме (который они звали "Стекольный"), Риге, Кенигсберге, Любеке, Копенгагене, в шведском Або (ныне финский Турку) и других городах Старого Света, имели там подворья с банями, а то и с церквями.
Пайпс уверяет, что "русские купцы почти никогда не ездили торговать в Европу", а уж если такое и случалось, они не были под защитой своего государства, находясь за границей. Это неверно: к примеру, в 1494 году за убийство русского купца в ганзейском городе Ревеле русские власти закрыли склады Ганзы в Новгороде, арестовали ганзейских купцов и конфисковали их товары.
Кто помнит у нас город Мологу? Этот город сейчас, увы, на дне Рыбинского водохранилища. Молога никогда не была торговым центром первой величины. Тем не менее вплоть до Смутного времени здесь была очень значительная ярмарка, съезжались немцы, поляки, литовцы, греки, итальянцы, армяне, татары, турки, персы, хорезмийцы, и при Иване III с торговцев каждый год поступало в казну 180 пудов серебра. Кто найдет на карте город Стародуб, если не подсказать, что он в Брянской области? В нем в XVII-XIХ веках проводились две большие ежегодные ярмарки. Товары привозились из Москвы, Риги, Петербурга, Астрахани, с Кавказа, со всей Малороссии, из Европы. Стародубское купечество далеко славилось своим богатством.
Что же говорить о таких знаменитых ярмарках, как Макарьевская, Нижегородская, Ирбитская, Маргаритинская (Архангельск), Коренная (Курск), Меновническая (Оренбург), Зимне-Никольская (Ишим), Весенне-Ханская (Астрахань)? Нижегородская ярмарка была крупнейшей в мире, она собирала в год четверть миллиона (!) предпринимателей и представляла собой целый город с сотнями павильонов, с отделениями банков. Правда, как раз в размахе ярмарочной деятельности Р. Пайпс усматривает доказательство "примитивности" русской коммерции. По его словам, "вслед за появлением векселей, акционерных обществ, фондовых бирж и всех прочих чудес современной коммерции" ярмарки везде стали атавизмом. В России же, по словам Пайпса, "ярмарки стали приходить в упадок лишь в 1880-х гг. в связи с развитием железных дорог". Но все равно, печально констатирует Пайпс, ярмарки "оставались в ходу вплоть до конца XIX века".
Что ни слово, то пальцем в небо. Если в 1865 году в России действовало шесть с половиной тысяч ярмарок, то в 1911-м - уже 16 тысяч с оборотом 1 миллиард рублей (государственный бюджет Российской империи был равен в том же году 1 миллиарду 835 миллионам рублей). Нам предлагают поверить, что развитие ярмарок - показатель отсталости.
Ну ладно, то купечество, предприниматели. А крестьяне? Исследователи, изучавшие работу знаменитой екатерининской Комиссии по разработке нового Уложения (1767-1768), обращали внимание на то, что купцы в ней жаловались на конкуренцию со стороны крестьян.
За полвека до Крестьянской реформы 1861 года министр уделов Гурьев отзывался об оброчных крестьянах так: "Они занимаются всякого рода торгами во всем государстве, вступают в частные и казенные подряды, поставки и откупа, содержат заводы и фабрики, трактиры, постоялые дворы и торговые бани, имеют речные суда". К 1820-м годам, читаем в другом источнике, "торгующие крестьяне, по великому количеству своему, овладели совершенно многими частями городских промыслов и торговли, коими прежде занимались купечество и посадские".
Русское экономическое поведение
Даже несмотря на знаменитую российскую бюрократизацию, идущую с Петра I, экономика и частная воля чем дальше, тем все в большей степени двигали жизнью Российской империи. Именно поэтому управленческий аппарат мог оставаться с точки зрения привычных нам мерок микроскопическим, а затраты на управление в Российской империи, вплоть до ее гибели, - на удивление низкими. С учетом исполинских размеров страны и малочисленности администрации эффективность управления просто поражает. В справочнике "Весь Петроград" за 1916 год поименное перечисление всех без исключения государственных чиновников столицы империи с именами и отчествами заняло 79 страниц. При этом больше всего места занял персонал не собственно ветвей власти, а многочисленных обществ, театров, музеев, библиотек и прочих заведений (вроде Ботанического сада) с приставкой "Императорский", включая всю Академию наук и ее учреждения, персонал всех русских посольств и консульств во всех странах, полицейских участков столицы, казенных предприятий, городского управления (включая ремесленные училища, богадельни и водопроводные станции), аппарата судов и прокурорского надзора, персонал таможен, вокзалов, товарных станций, геологических и изыскательских экспедиций. Нигде не забыты бухгалтеры, канцеляристы, чертежники. И все вместе уместились на 79 страницах, где немало места занимают адреса, телефоны, названия должностей, приемные часы, описание границ полицейских участков и прочая информация. Известен ли другой пример столь экономной власти?
Но едва произошла большевистская революция (большевики, как известно, всегда настаивали на примате экономики) и столица была перенесена в Москву, началось немыслимое. В Москве к 1920 году едва остался миллион жителей (причем чуть ли не треть составляли дети), а из взрослых 231 тыс. человек состояли на государственной службе ("совслужбе") - четверть населения! Не на производстве, заметьте, в столице "пролетарского" государства! Только "совбарышень", как тогда их называли, было сто тысяч. Где же они все служили? На первом месте были главки (главные комитеты) - такие как Главспичка, Главтабак, Главкожа, Главкрахмал, Главторф, Главтекстиль, Главтоп - и другие органы управления хозяйством. Летом 1920 года насчитывалось 49 главков. Большевики уверяли, что это вынужденная форма "государственного капитализма", которая отомрет с переходом к социализму.
Работали главки, естественно, из рук вон плохо, их неэффективность была запрограммирована. Страна выжила только благодаря теневикам, экономически мыслящим людям того времени. Именно они наладили производство печек-буржуек и зажигалок в условиях отсутствия спичек, наладили с огромным размахом теневое производство мыла и дрожжей (очень важный по тем временам продукт!), наладили поставку соли из Астраханской губернии и сахара - с сахарных заводов Киевской губернии. Причем сахар везли очень опасным путем вверх по Днепру до Смоленска, а оттуда в Петроград, Москву и Нижний Новгород - кто бы ни был в это время у власти в Киеве, Рада, или Скоропадский, или Петлюра. У Главсахара это не получалось, а у теневиков получалось. Снабженцы Главтекстиля не могли обеспечить загрузку текстильных фабрик, а теневики умудрялись доставлять хлопок из Средней Азии, несмотря на фронты, и лен из Могилевщины. Доставляли кожи для пошива сапог. Везли каспийскую и архангельскую сельдь, бакинский керосин, везли табак и махорку. И конторские (офисные, как бы мы сказали сегодня) принадлежности из Швеции - для главков! И даже чай из Китая.
В 1920-1921 годах существовали планы превращения главков в полноценные наркоматы, но, к счастью, был введен нэп, и главки вмиг стали не нужны. Однако, как писали большевистские теоретики, "принцип отраслевого управления хозяйством оказался жизненным не только в условиях гражданской войны, но и на последующих этапах социалистического строительства". Уже в 1938 году в СССР насчитывалось свыше 20 отраслевых наркоматов, включая такие, как наркомат зерновых и животноводческих совхозов, наркомат снабжения и наркомат боеприпасов. Это были цветочки. Пятьдесят лет спустя, на закате СССР, в Москве насчитывалось 124 министерства и госкомитета СССР и РСФСР. Они вместе управляли территорией того же размера, какой в 1916 году управляло вдесятеро меньшее количество министерств, в них трудилось, вероятно, в тысячу раз больше чиновников, чем в 1916 году. И трудились советские чиновники так скверно, что тысячелетнее государство развалилось.
В кухонных дебатах 70-х и 80-х почему-то никто не смог опровергнуть утверждение, что из всех утрат исторической России утрата предпринимательского слоя - самая необратимая. Люди, отрицавшие тогда и отрицающие теперь нашу способность к рыночному поведению, живут книжными догмами времен народников, что извинительно при русском литературоцентризме. Интеллигенция, с юности привыкшая повторять мантры "общинность", "соборность", "коллективистская психология", уже не способна признаться себе самой, что за ними ничего не стоит. У нее не хватит интеллектуального мужества разглядеть, что основной принцип либерализма, состоящий в том, что ни один человек не может быть выше другого по своим правам, как раз и есть наше народное понимание справедливого устройства жизни. А уж как наш соотечественник не любит, чтобы государство лезло в его дела! В этом смысле он прямо-таки идеальный либерал.
А еще наши акыны публицистики как с писаной торбой носятся с Вебером, любят оттуда торжествующе цитировать про деловую этику, добавляя, что уж это точно не русское. Но вот рассказ англичанина Стэнли Хогга, записанный через четыре года после революции: "Он говорил, что Россия была единственная страна, где контракты заключались не на бумаге, а на словах. Сделки на 20-30 тысяч рублей заключались за чашкой чаю. Ни с меня, ни я - никогда расписки не брали. Сорок тысяч я раз дал артельщику, которого прежде не знал, и он мне привез заказ и дал отчет до последней копейки. Только в России можно было так торговать". (Н. В. Волков-Муромцев. Юность. От Вязьмы до Феодосии. М., 1997, с. 100).
Вот это и в самом деле было выкорчевано. Но не оборотистость, она только закалилась. Эта оборотистость позволила российскому бизнесу возродиться из праха и встать на ноги во враждебной среде 90-х. Поразительная эволюция российского общества за последние пятнадцать лет не отрефлексирована ни властью, ни самим обществом. Для внешнего же мира Россию уже полтора десятилетия "объясняет" некоторое число московских авторов. Ими слеплен образ страны, без всякого успеха пытающейся проводить глубоко чуждые ей преобразования. Модернизация якобы отторгается, и все остается без перемен потому, что Россия, видите ли, сохранила традиционное общество с укорененными архаичными кодами, табу, матрицами, архетипами и проч. - что бы ни означали подобные камлания. Как это понять: преобразования отторгнуты, а страна сегодня устроена совершенно иначе, чем всего пятнадцать лет назад?
Многострадальный Р. Пайпс уверяет, что население России не способно к демократии, ибо ненавидит свободу. Как сказал по другому, но сходному поводу философ Б. Г. Капустин, лишь в обстановке крайней интеллектуальной нетребовательности подобные утверждения сходят за то, к чему можно относиться серьезно и даже обсуждать.
В условиях, приближенных к норме, отношение исторической России к собственности и экономической свободе воскресло и собирается жить долго и счастливо
| |